Инженер Владимир Маркелов вспоминает… Это стало возможным благодаря жене его внука, Наталье Арестовой, случайно обнаружившей в глубине письменного стола большой зелёный блокнот в жёсткой обложке внушительного размера. Её стараниями старые записи стали бесценной реликвией, и с нами «заговорил» покойный дед…
Владимир Фёдорович Маркелов (24.03.1913 – 12.09.1996) родился в семье учителей. Окончив Ленинградский военно-инженерный институт, попал по распределению на Владимирский завод № 260. Здесь его и застала Великая Отечественная война. Владимиру было 28 лет, на руках – трёхлетний сын и жена в ожидании второго ребёнка. Он просился на фронт, но с завода не отпустили. Когда враг подошёл к столице, предприятие эвакуировали на Урал, где воссоздали с нуля титаническим трудом заводчан…
Инженер Маркелов прошёл через многие испытания, дожил до 83 лет, сорок пять из которых проработал в оборонной промышленности; воспитал пятерых детей и семерых внуков. Выйдя на пенсию в возрасте семидесяти лет, стал вести записи, вспоминая свой жизненный путь. Написал несколько очерков. Один из них опубликовала пермская многотиражная газета «Новатор».
Изложенный ниже текст представляет собой отрывок из записей автора, посвящённых периоду Великой Отечественной войны. Наталья Арестовна выстроила события в хронологическом порядке, а рассказывает их сам Владимир Фёдорович Маркелов…
Начало
Не скажу, что приближение войны нами не ощущалось. Международная обстановка в те годы была крайне напряжённой, но советские люди надеялись, что война обойдёт их стороной, все были настроены по-мирному, ездили в отпуск, рожали детей…
Через месяц после начала войны и у нас с Людмилой родился второй ребёнок – дочь Елена. В ту ночь вражеские самолёты сбросили на Владимир три авиабомбы, две из них взорвались недалеко от дороги «Москва-Горький». А третья упала в сквере больницы, где находилась моя жена с новорождённой дочкой. К счастью, третья бомба не разорвалась…
Помню, как мы с женой несли по городу новую детскую коляску в упаковке, а все прохожие недоумённо на нас оборачивались, будто мы не от мира сего. В те дни многие были напуганы возможной оккупацией Москвы, новые вещи никто не покупал, а мы настолько верили в неприступность столицы, что буквально за несколько дней до собственного отъезда купили у соседей большой цветок в кадке.
Война бесцеремонно перекраивала жизни людей, многие мужчины добровольцами уходили на фронт, но меня с завода не отпустили, назначив начальником цеха. Через Владимир хлынул поток московских беженцев, особенно плотным он стал к середине октября 1941 года. Наш завод располагался на восточной окраине города, и раньше я часто приезжал на обед домой, но в те октябрьские дни добраться до дома было невозможно – путь преграждала сплошная густая масса из машин и людей, спасавшихся от войны. Вскоре и наш завод получил приказ об эвакуации.
Склонить сотрудников завода к отъезду оказалось непросто. Станочниками на заводе работали в основном женщины, у многих мужья, дети, родители трудились на других предприятиях города, а эвакуировали один наш завод. Женщины не хотели уезжать от родных, которых, в свою очередь, не отпускали с рабочих мест. В результате из 917 человек, работавших в нашем цехе, в эвакуацию выехало всего 216: весь инженерно-технический состав, наладчики станков и квалифицированные рабочие.
Эвакуация
Первые три эшелона ушли быстро. Когда же подошла очередь нашего цеха, то вагоны почему-то не подавали, возникла заминка. Вдруг в цехе появились двое мужчин в военной форме и обратились с просьбой изготовить для них детали к самодельным гранатам. Мы распаковали несколько станков, подключили их на времянке и принялись за дело. Работали круглосуточно, одна бригада сменяла другую, но просьбу военных выполнили.
Наконец, подошли и наши вагоны, мы стали загружаться. Никакой сторонней помощи у нас не было, всё делали собственными силами. Над станками соорудили настилы для инструментов и материалов, личных вещей отъезжающих, на это ушло несколько дней. Потом ещё ждали, пока подадут вагоны для рабочих и членов их семей. В итоге, начав погрузку 11 ноября, мы отправились в путь лишь 24-го.
Состав оказался большим – 50 вагонов, меня назначили заместителем начальника эшелона. Я ехал один, без семьи. Сына Серёжу ещё до начала войны забрала к себе в город Чокпар мать Людмилы, а жена с новорождённой дочкой решила эвакуироваться со своим автоматным цехом (она работала на нашем же заводе). Всю мебель мы оставили во владимирской квартире, Людмила взяла с собой только вещи первой необходимости, а я вовсе поехал налегке, прихватив с собой лишь ключи от квартиры. Так делали многие – уезжали, всё оставляя на месте, верили, что скоро вернёмся. Разве мы могли предположить тогда, что война продлится долгих четыре года?!
Наш эшелон шёл медленно, подолгу стоял на станциях и разъездах, пропуская встречные составы или ожидая смены паровоза. Наконец, 3 декабря 1941 мы прибыли в Пензу, на мою малую родину. Я очень обрадовался, но простояв больше суток, мы получили новый приказ – ехать на Урал. Отведённая для нас производственная площадка оказалась занята другим заводом, который прибыл на место раньше нас. В те дни вся страна пришла в огромное движение…
Снова в пути и снова пред нами те же задачи: как обеспечить продвижение, чтобы меньше стоять, и как прокормить в пути людей. Проблема питания стояла очень остро, даже хлеб стали выдавать с перебоями. В Сызрани от нас сбежали две работницы, не захотели ехать на Урал, а в Куйбышеве мы сняли с поезда два детских трупа… Трудный был путь, длиною в двадцать шесть дней, лишь в ночь на 19 декабря 1941 мы прибыли в Молотов (ныне – Пермь, авт.).
Титаническая работа
Урал встретил нас лютым морозом. Наш состав отогнали на запасные пути, и мы с начальником эшелона пошли узнать обстановку. Оказывается, наш эшелон прибыл на место первым, все остальные были ещё в пути, их перенаправили другими маршрутами, они подошли лишь спустя несколько дней, три из них тоже с Волги. Во втором эшелоне приехала моя жена с четырёхмесячной дочкой.
Первым делом занялись расселением людей. Весь руководящий состав (а в годы войны его принято было называть командным) разместили в новом пятиэтажном доме. Я получил на семью небольшую комнату в трёхкомнатной квартире. Первую неделю мы спали на полу, расстелив верхнюю одежду, и ею же укрывались, всё никак не могли забрать личные вещи из эшелона, то не было времени, то не давали транспорт. На работу первые дни мы ходили пешком, а это – больше часа в один конец, на площадку приходили белые от инея.
Площадка – одно название, на самом же деле – огромная поляна на окраине города с остовами пяти недостроенных деревянно-каркасных корпусов, кругом – сплошной лес. Не успели строители подготовить её к нашему приезду, оборудование выгружать было некуда. Что делать?! После длительных совещаний решили достраивать корпуса своими силами и параллельно размещать в них оборудование. 27 декабря 1941 вышел первый приказ директора завода, который определил срок ввода в эксплуатацию – 1 февраля 1942, на всё обустройство у нас был один месяц.
Началась круглосуточная титаническая работа, трудились все, кроме матерей с малолетними детьми. Работали под открытым небом при температуре ниже тридцати градусов, ночью при свете прожекторов. Постоянно возникали трудности, перебои в снабжении строительными материалами (кирпичом, щебёнкой, цементом), случались и технические просчёты, например, попытка разместить станки на деревянных лагах. Но несмотря на всё это, воссоздание Владимирского завода шло полным ходом. Заснеженная поляна стала быстро преображаться, на ней разом стало тесно, завод рос по часам и в начале февраля встал в строй действующих.
Передовая тыла
И сразу же перед нами встала новая задача – быстро нарастить объёмы производства. Мы работали в две смены по двенадцать часов. Я в буквальном смысле слова жил на заводе. В кабинете стояла кровать, я ложился спать часов в 11–12 ночи после окончания первой смены, а в 2–3 часа утра вставал, чтобы проверить работу второй смены. Если всё шло нормально, то под утро ложился поспать ещё на два-три часа. Раз в две недели ездил на один день домой. И такой режим был у всех начальников цехов.
Рабочей силы не хватало, и взять её было неоткуда. Осенью 1942 года меня назначили главным технологом завода, мне предстояло компенсировать нехватку работников путём усовершенствования технологических процессов.
Для начала мы провели механизацию трудоёмких работ. Например, на развальцовке деталей в узле, где требовалась грубая мужская сила, заменили ручной труд на работу пресса, что позволило использовать на этом участке подростков. Далее перешли к внедрению поточных конвейеров в сборочных цехах, затем и в механических. Благодаря этим нововведениям за первый (1942-й) год наш завод выполнил план на 131%.
План на 1943 год нам увеличили в два раза, сделав заказ на более сложные и трудоёмкие изделия. Пришлось вновь разрабатывать и внедрять технологические усовершенствования, оснащать станки дополнительным оборудованием. Но мы снова справились: выполнили план на 102%, выпустив продукции в 2,2 раза больше по сравнению с предыдущим годом. Только за 1943 год на заводе было внедрено 16 конвейеров для сборки изделий, а в 1944 году на поточно-конвейерный принцип было переведено производство всех основных деталей механических цехов.
Заводчане трудились, не щадя себя, работали до изнеможения, делали больше того, на что были способны физически, кто-то выполнял полторы нормы, кто-то по две и более, недосыпали, недоедали, болели на ногах, но работали.
Был такой случай, как раз в мою смену. Около трёх часов утра я заметил, что один из заводчан сидит понуро около станка, а тот продолжает работать. Подхожу, спрашиваю:
— В чём дело? Что случилось?
— Сам не знаю, ноги не держат, стоять не могу, слабость во всём теле.
Сказал и прикрыл глаза, повалившись набок. Я решил, что он отключился, такое бывало, кратковременная потеря сознания из-за переутомления. Вызвал дежурного врача, а тот констатировал смерть от дистрофии. И это у нас, в глубоком тылу, а не в блокадном Ленинграде!
Днями и ночами стояли труженики тыла на своих рабочих местах, стояли насмерть, лишь бы выполнить приказ Родины: «Всё для фронта, всё для победы!» Не случайно в годы войны нашу отрасль называли передовой тыла, а её тружеников награждали боевыми наградами. За успешное выполнение планов во время Великой Отечественной войны завод № 260 был награждён орденом Трудового Красного знамени, а 93 его сотрудника удостоены высоких наград. Я получил ордена Знак Почёта и Красной Звезды.
Жизнь на Урале
Самым трудным для нас оказался 1942 год: страшный холод, скудный паёк, тяжелейший труд, налаживать приходилось всё и сразу. Кто-то не выдерживал, каждый месяц один-два человека самовольно уезжали во Владимир. Жизнь на Урале была несладкой.
В то время покинуть завод по собственному желанию было нельзя, для этого требовалось разрешение и пропуск НКВД. Вскоре после моего назначения главным технологом мне удалось получить их для Людмилы, чтобы она съездила в Чокпар за сыном. Она поехала с полуторагодовалой дочкой на месяц, но её возвращение задержалось на целых три. Из Чокпара она писала мне письма. Чистую бумагу достать было сложно, и она писала на газетах поверх типографского шрифта, конверты тоже делала из газет, наклеивая на них марки. Удивительно, но все её «газетные» письма дошли, некоторые я даже смог сохранить.
Пока Людмила отсутствовала, я жил на заводе, а в нашу комнату пустил семью механика, они втроём ютились в тесном бараке. И вот прихожу я домой в первую апрельскую субботу 1943 года, а там меня встречает вся моя семья. Помню, когда зашёл в комнату, сын Серёжа сидел за столом ко мне спиной и что-то с аппетитом ел. Людмила спрашивает его:
— Серёжа, посмотри, кто к нам пришёл?
— Знаю, знаю, это мой папа! — отвечает он, а сам, не поворачиваясь, продолжает есть. Не мог оторваться, был сильно голодный с дороги, а ведь мы не виделись с ним больше двух лет!
Почти месяц две семьи делили одну небольшую комнату, но, в конце концов, механику выдали отдельное жильё, а вскоре после этого у нас родилась ещё одна дочь – Инна.
Мы продолжали обустраиваться на новом месте. Весной 1943 года обзавелись огородом, посадили картошку, а в ноябре в посёлке нашего завода сдали первый кирпичный двухэтажный дом, в котором наша семья получила двухкомнатную квартиру. Проблема жилья была для нас решена, но с питанием было по-прежнему трудно.
Мне, как главному технологу завода, полагалось литерное питание: обед в директорской столовой и сухой паёк, но пользоваться этим я стал лишь спустя 15 месяцев после своего назначения. Помню тот день, когда меня впервые привели в директорскую столовую и выдали мяса в счёт сухого пайка. Я так радовался, но не за себя, а за детей, ведь теперь было чем их накормить!
Весной 1944 года я, возвращаясь домой, сильно спешил, запрыгнул на подножку трамвая и повис на руках, протиснуться во внутрь было невозможно. Чувствую, кто-то ощупывает мои карманы, но руки опустить не могу, упаду на ходу. Сошёл на следующей остановке, смотрю, а на руке нет часов, их срезали. Так стало обидно, ведь это был подарок Людмилы на мой день рождения.
В феврале 1945 года один сборочный завод забраковал наше изделие. Мне пришлось срочно выехать на место, ситуация была крайне серьёзной, подсудное дело. Оказалось, что завод без согласования с нами изменил технологию сборки, ухудшив условия соединения своих деталей с нашими, а наша продукция была качественной. К счастью, никого под суд не отдали и с работы не сняли.
3 мая 1945 года у нас в семье родился четвёртый ребёнок – дочь Люба. На этот раз роды были чрезвычайно тяжёлыми, жизнь Людмилы висела на волоске.
Страна тем временем ликовала – наступил долгожданный День Победы!!! Для меня он был связан ещё и с личной победой – врачам удалось спасти жизнь моей супруги. На радостях я опрометчиво обронил: «Просите чего хотите, всё для вас сделаю», а в ответ услышал робкое: «Пивка бы сейчас…» Напиток мирного времени, где же его взять? Я лихорадочно метался по городу в поисках пива, которого нигде не было. С огромным трудом, подключив руководство завода, мне удалось раздобыть два ящика пива для наших спасителей.
Послесловие составителя
Война закончилась. Дальше была борьба с разрухой и восстановление народного хозяйства, люди снова много работы, не щадя своих сил, но об этом автор пишет намного подробней и с большей охотой, чем о периоде войны. Почему же он оставил так мало воспоминаний о военном лихолетье?
Думаю, ответ кроется в том, что война – это, прежде всего, смерть, страх и лишения, холод и голод, увечья и боль, это потери и отчаянье, тяжелейший труд и невероятный героизм, самопожертвование миллионов людей. Те, кто прошёл через эти немыслимые испытания, и Владимир Фёдоров Маркелов не был исключением, не любят вспоминать о них, они с большим желанием расскажут или напишут про этап мирного созидания…
Нам же, живущим сегодня, важно помнить каждое их слово о войне, каждую написанную ими строку, потому что их воспоминания не должны кануть в забытьё, не должны быть переиначены, исковерканы, обесценены. У нас своя миссия – защитить память наших дедов и бережно передать её следующим поколениям! Чтобы никто и никогда не забывал, что они – ПОБЕДИТЕЛИ!
Наталья Арестова
Фото предоставлено автором
Проект подготовлен совместно с главой муниципального округа Богородское в г. Москве Константином Воловиком и советом ветеранов войны, труда, вооружённых сил и правоохранительных органов района Богородское
Предыдущая публикация из цикла «Вспомним всех поимённо» – Мой отец Юрий Прокофьев
